Басаев ходил в тапочках и со стопкой денег

Сергей Попов. Фото: Лариса Бахмацкая

Свидетель захвата заложников в Буденновске рассказал «Русской планете» о штурмах больницы, ярости Басаева и обиде Степашина

Лариса Бахмацкая

16 июня, 2014 12:45

11 мин

Девятнадцать лет назад, 14 июня 1995 года группа террористов численностью 195 человек, возглавляемая Шамилем Басаевым, захватила в заложники около полутора тысяч жителей Буденновска, которых согнали в местную больницу. Тех, кто отказывался идти, расстреливали. Местные милиционеры попытались оказать сопротивление террористам, но почти все были убиты. Согласно официальным данным, всего погибло 147 человек, ранено — 415.

О теракте вспоминает участник событий 95 года Сергей Попов, курировавший в то время межнациональные вопросы на Ставрополье.

– В Буденновск я напросился сам, никто меня не посылал, — рассказывает Попов «Русской планете». — Я работал председателем комитета по делам национальностей и казачества в администрации Ставропольского края. Пришел к тогдашнему губернатору края Кузнецову и сказал ему, что земляков убивают, это национальный вопрос, моя тема и надо ехать. Все Ставрополье оказалось заложником той ситуации. Вопросов было море: как террористы массу постов проехали от Чечни и никто их не остановил. Басаев потом говорил, что у них денег не хватило заплатить в очередной раз. Я этому не верю, потому что когда он очередной раз бегал по больнице в коричневых коленкоровых тапочках, и в «разгрузке» (жилет, предназначенный для ношения мелких вещей — РП) в кармане видны были деньги. Спокойный, ни разу голос не повысил, очень выдержанный. И движения у него плавные, словно у дикой кошки.

– Почему целью стал именно Буденновск?

– По официальной версии, «КамАЗы» с Басаевым и оружием шли на Минеральные Воды, чтобы там захватить самолет и лететь в Москву. Их целью было прекращение военных действий в Чечне через такой радикальный метод. Меня убеждает в этой версии один момент. Среди террористов были Асламбек большой и Асланбек маленький, и последний — это начальник штаба у Басаева. А Абдулхаджиев, большой, это была громадная детина. И когда начальник УВД Ставропольского края Николай Медведицкий ходил на переговоры в больницу, нам передавали в качестве гаранта надежности этого большого Асламбека. И он мне рассказывал, мол, сам посуди, если бы целью был Буденновск, зачем нам больница? «Мы бы пришли на завод с громадными цистернами, заминировали бы их, выставили свои условия. Мы — смертники, знали, на что шли. И если бы взорвали завод, половины города не было», — объяснял он. И я ему поверил, ведь там крупнейшее химическое производство, мало бы не показалось. Они же Буденновск проехали, милиция остановила их в Прасковее и вернула назад в город. Во время перестрелки был ранен брат Басаева, еще кто-то, и им нужно было в больницу провести операции, оказать медпомощь своим людям. А другие версии — легенды. Много слухов было, что якобы в больнице было заранее спрятано оружие. Я с фонарем облазил все подвалы, и кроме пыли ничего не было. Никаких следов.

Трое суток мы с замом губернатора края Александром Коробейниковым не спали. К тому моменту, как я приехал, в Буденновске уже успели натворить дел. Собрали около пятидесяти местных чеченцев и поставили условие, мол, если не отпустят заложников, их расстреляют. Басаев на это ответил, что все нужные ему чеченцы при нем, а этих могут хоть вешать, хоть топить, хоть расстреливать. А чтобы его больше не шантажировали, расстрелял трех летчиков и двух милиционеров. Нельзя было начинать с шантажа, переговоры ведутся по другим законам. Но это были дни растерянности.

– Как вас пропустили к заложникам?

– Я зашел впервые в больницу с делегацией Сергея Ковалева, это председатель Российского историко-просветительского и правозащитного общества «Мемориал». Были попытки запустить туда военных под видом родственников: сын, который ищет мать, или отец ищет детей. Но их раскусили, и не знаю, что с ними сделали. И когда я проходил входные двери, а было это после первого штурма, Асламбек большой меня остановил и начал со мной разговаривать на каком-то мне неизвестном языке. Потом я уже узнал, что это спецназовская «феня», и меня пропустили, поняли, что я не военный. И Асламбек сказал заложникам, стоящим в коридоре, что я из штаба, который принимал решение по первому штурму. И меня чуть не разорвали на куски люди. Заложники были страшно возмущены, ругались, дрались, разъяренные женщины, и спасла меня бывшая студентка Светлана, она работала замглавврача больницы. А я одно время преподавал в мединституте, и она защитила, всем сказала, что я преподаватель, а не военный.

– Вас, конечно, не на экскурсию водили, но что удавалось увидеть?

– Басаев сидел в кабинете главврача. Нас по второму этажу водили, там в основном были женщины. После второй атаки я попал в помещение реанимации. Крыша была сорвана, и на кроватях лежали раздувшиеся от жары трупы женщин, запах непередаваемый. И заведующий отделением реанимации начал на меня кричать, мол, вы что наделали, мы только провели ремонт реанимации, закупили новую аппаратуру, а вы все в щепки разнесли. Везде гарь, трупы заложников и боевиков. Якобы во время атаки они выставляли специально заложников в окна. Может быть, но и сами заложники кричали из окон «не надо, не стреляйте», флаги вывешивали. Сколько человек погибло при двух атаках — это никому не известно. На переговорах я все время делал акцент на том, что жители Ставрополья не виноваты ни в чеченских кампаниях, ни в чем. У меня была цель спасти наших людей и на интересы московских ребят было фиолетово. Басаев мне отвечал, что выхода у них другого нет. Один документ я держу дома до сих пор — обращение заложников, в которых они «просят выполнить справедливые требования группы Басаева». Они не под дулами автоматов писали. Там 130 подписей. И этот документ нигде не опубликован, чтобы у людей не было неприятностей.

Было много трагических эпизодов в больнице лично для меня. В один из дней приехал Жириновский, но недолго пробыл, Басаев говорить с ним отказался. После приехал Кашпировский, сидел в нашем штабе и сверлил нас глазами, медитировал, потом решил идти в больницу, его пустили, и пробыл он там ночь. Больше нервов ему не хватило. На следующий день вывели женщин с грудными младенцами. И с ними в белом пиджаке ушел из больницы Кашпировский, практически сбежал. Приезжал Говорухин: походил, трубку покурил и молча уехал. Всего было 114 женщин с детьми, которых мы должны были вывести. Выстроили их в коридорах, я в это время стоял у Басаева в кабинете.

Заскакивает в кабинет Абу Мовсаев, позднее он был начальником департамента государственной безопасности Чеченской Республики. Страшный человек. Он орал: «Как с вами можно договариваться!?» Оказывается, в это время с другой стороны больницы, где сад, начинает выдвигаться наша бронетехника. В такие моменты понимаешь все быстро, я понял, что могу сейчас умереть. Ладно я — сам же пошел, но женщин было жалко. Набиты коридоры заложниками, а чтобы убить боевика, можно всех положить. Нас убеждали, что штурма не будет, а он вот, может в любой момент произойти.

Я попросил Басаева отпустить меня, выбежал из больницы, снайперы несколько раз выстрелили над головой, попугали, и я, громко матерясь, помчался к штабу, на входе не пускают, стоит какой-то боец. Объясняю ему, что из больницы, чтобы бронетехнику отозвали, он пообещал передать. Побежал обратно в больницу, хотя ноги меня хотели нести в обратную сторону. Сидим, ждем, техника остановилась. Проходит минут сорок, и машины вновь начинают двигаться. Я прошу отпустить меня второй раз, опять бегу, опять воин на входе, но уже другой, и не пускает. Я на нервах начинаю кричать, что если он меня не пустит, то я побегу к горожанам и расскажу, что происходит, и они их тогда на клочки порвут. Пропускают. Захожу к министру внутренних дел России Виктору Ерину со словами: «Вы что творите, там женщины, дети, договоренность есть. Давайте они выйдут, и тогда делайте, что хотите». Когда я второй раз вернулся в больницу, Басаев на меня странно посмотрел и сказал: «Я не думал, что ты после первого раза вернешься».

Так мы вывели женщин. Вечером пришел в штаб, мне налили стакан водки, а я пить не могу, зубы об стекло колотятся. Состояние мое было дряхлое, не Рэмбо совсем, и не мог себя в руки взять. Подходит Степашин, и спрашивает, как дела. Разворачиваюсь, и отправляю его матом подальше.

– И сколько таких опасных для жизни моментов было за четыре дня?

– Буденновск у меня выжег все, весь страх. На следующий год Степашин, не забыв моих матерных слов, меня отправил в Чечню, в группу освобождения заложников, я там уже себя уверенно и спокойно чувствовал.

Так вот, в самом конце, когда уже обо всем договорились, кареты «скорой» вывозили трупы, как раз был день работника здравоохранения и я предложил Басаеву принести ящик шампанского и поздравить врачей. Он молча посмотрел на меня, только что пальцем не покрутил у виска. А я специально это делал, чтобы снизить напряжение. И вдруг в кабинете Басаева звонок, и зам губернатора Ставрополья просит меня забрать из больничного сада какого-то солдата. Я не понял, что за солдат, пора было уже выезжать, но от меня требовали, чтобы я его забрал. Басаев пожал плечами, солдат так солдат, но предупредил, что сад заминировали. 126 шагов прошел, я посчитал. Иду по дорожке и думаю: «Попов, Попов, какой же ты идиот, влез туда, куда не надо было». Страх меня животный переполнял, а тело кричало, что надо спасаться. В минах я совершенно ничего не понимаю. Дошел я до солдата, а это оказывается убитый альфовец во всем снаряжении, Владимир Соловов.

– Я читала про этого майора. Соловов возглавлял одну из спецгрупп, проводивших операцию по освобождению заложников. Он полчаса прикрывал альфовцев, дав им возможность выйти из «огневого мешка». После ранения он продвинулся метров на 20–25, залег за дерево, начал делать себе перевязку и в этот момент был убит пулей в сердце. Его бронежилет оказался пробитым в нескольких местах.

– А как известно, «Альфа» своих не бросает. Они там в штабе решили, что если тело им не вернут, то будет третий штурм. Я позвал своего однофамильца — Володю Попова, который в Буденновске был начальником отдела по борьбе с организованной преступностью. Я его подозвал, попытались поднять Соловова, не получилось, нам помогли еще два врача, положили его на носилки. И пока его перекладывали, Володя тихо взял его номерной штурмовой автомат «Вулкан», а это редчайшее оружие, и спрятал себе под куртку. Я ему тихо говорю, мол, хорошо подумал, что делаешь. А он ответил, что так надо. Чеченцы кричат, чтобы спецназовца уносили, а я чтобы остался, где стою. И террористы кинулись, где оружие Соловова. Я ору через сад, через двор, что оружие требуют. Молчание в ответ. В этот момент я опять с жизнью попрощался, минут пять они прикидывали, убивать меня или нет. Но Вовчик вышел с автоматом, отдал, а они все на нас оружие нацелили и кричат: «На колени!» Меня это возмутило, говорю, не опущусь на колени. И чечены меня хотели повезти с собой, но я успел сесть в последнюю машину «скорой», а они стрелять не стали. То есть я сбежал.

– Как террористический акт отразился на Ставрополье в дальнейшем?

– Отразился сильно. Мы тогда свою работу сделали, ставропольчан защищали. Сделали все правильно, даже если вспомнить Беслан и сравнить. После всех этих событий сняли с должности главу администрации Ставропольского края Евгения Кузнецова с формулировкой «за одноразовое нарушение трудовой дисциплины». Это как если бы пьяный на работу пришел. Если бы Кузнецов остался, то в крае было бы все лучше, он был настоящий производственник, понимал многие моменты, человек на своем месте находился. А первый заместитель Кузнецова Петр Марченко 14 числа, в первый день захвата больницы, улетел в Южную Корею. Когда убивали людей, он не отменил поездку. И в итоге его, убежавшего от этой сложной ситуации, назначили следующим губернатором.

ТЕГИ

поддержать проект

Для поднятия хорошего настроения, вы можете угостить наших редакторов чашечкой кофе

Маленькая чашка кофе