Новости – Общество

Общество

«Дружить мы дружим, но русскими не станем»

Фото: Лариса Бахмацкая

Корреспондент РП узнала, как живут в многонациональном селе без учителей и врачей

Лариса Бахмацкая

10 июля, 2014 18:30

19 мин

Село Ключевское, находящееся в 35 км от Ставрополя, уникально во всем. Здесь нет школы, медпункта, детского сада и банкоматов. Но есть многочисленные родники, которые питают питьевой водой часть Труновского района. Есть зарыбленные пруды, богатые пастбища, пшеничные поля. Еще одна особенность маленького поселения — его жители. На одной улице мирно уживаются русские, чеченцы, дагестанцы и выходцы из Средней Азии. В селе есть молельный дом, но нет храма, и это никого не смущает, не становится межнациональной проблемой.

О том, что в Ключевском почти половина населения чеченцы, а вторая — русские и экопоселенцы, я узнала случайно. Позвонила в администрацию Труновского района, меня пригласили приехать и самой посмотреть. Я доехала до административного центра района — села Донское, где директор местного музея Анжелика Стрелова рассказала мне, что село, как и Ставрополь, появились благодаря крепостям Азово-Моздокской оборонительной линии.

– Ставрополь — крепость № 7, Московское — № 8, а мы были самой последней, северной девятой крепостью, — показывает старинную схему Анжелика. — Название придумал сам Потемкин, поскольку крепость была ближе всего к Дону, и поэтому стала «Донской». Остался фрагмент метров 12 земляного вала, он у нас находится в огородах между двумя улицами, жители знают, что трогать его нельзя. Даже знак стоит. Но чтобы доказать, что это на самом деле часть того самого вала, надо проводить экспертизу. Это стоит денег. Также точно не известно, где стоял храм в Донском, а он был красивейшим.

Дорога в Ключевское лежит через село Труновское, названное в честь героя первой мировой войны и активного участника гражданской Константина Трунова.

– В основном сюда переехали переселенцы из Курской, Воронежской, Орловской губерний, из Черниговской и Харьковской областей, — говорит Стрелова. — История района началась в селе Труновском, куда мы сейчас едем. В 1935 году Труновское было крупнее, и герой Первой мировой и гражданской войн Трунов оттуда родом. Но центр района перенесли в Донское, через которое проходит федеральная трасса, а раньше проходил Тифлисский тракт. Логистика стала важнее истории. Я уверена, что здесь были и декабристы, и Пушкин, Толстой, Лермонтов. Много раз спорила на эту тему. Меня спрашивают, а где свидетельства? Так если тракт был один и проходил именно здесь, они не могли не побывать тут.

– То есть район изначально формировался не из казаков?

– У нас есть люди, которые бьют себе в грудь, что они потомственные казаки. Я объясняю им, что основатели — Кубанское казачье войско — ушли домой, когда опасность со стороны горцев миновала, здесь они не жили, откуда ж такое потомство? А Терское казачество тоже не имеет отношения. Труновское село одно из уникальных в крае — в небольшом поселении стоят три православных храма. Не зря говорят, что пройти в один день три храма — и простятся грехи.

Мы шли по парку акаций к частично уцелевшему храму Покрова пресвятой Богородицы мимо памятника усатому и отважному Трунову, справа сквозь листву угадывался силуэт памятника Ленину.

– У нас целых три памятника Ильичу.

– Это тоже хорошая примета, только для коммунистов?

– Наши коммунисты в первую очередь — хлеборобы, работали на земле, и это им было важнее партии.

Храм пока не действует, обнесен забором, идет отделка. Сразу бросается в глаза, что колонны на парадной лестнице простояли полтора века, а купола белеют по-новому, их восстановили недавно. Едем к третьей церкви — Серафима Саровского. Анжелика рассказывает, что его сохранили благодаря народной мудрости: председатель колхоза сказал, что здание нужно для хранения зерна.

Настоятеля храма, отца Анастасия, нет на месте: его вызвали в епархию. Ворота открывает мужчина средних лет в просторной рубахе, который четыре года живет при храме и делает ремонт. Храм оказывается настолько величественным, что я поначалу не решаюсь зайти внутрь. От потрескавшихся деревянных дверей словно пахнет благородной старостью, чем-то неуловимо прекрасным и аскетичным. Мужчина тихо садится на лавку под иконами, но через несколько минут его робость проходит, и он начинает рассказывать, что помещение раньше не обогревалось и священнику приходилось под рясу надевать на службы пальто. Но два года как сделали котел, и теперь даже в морозы температура не опускается ниже 15 градусов.

– Живу при храме четвертый год. Конечно, я не бездомный, но здесь очень хорошо. Я все своими руками тут делаю, — мужчина поправляет длинные волосы и прячет серебряный крестик под рубаху. — Недавно отозвались люди, помогали отбивать на колокольне старую штукатурку. Хорошо, что батюшка активный. Раньше он вел службу, а за воротник вода капала с крыши. А вот посмотрите на пол, видите следы? Это царапины ото льда — его женщины отбивали ломами, когда тут все вымерзало. Пойдемте на колокольню поднимемся, вид посмотрите.

У меня захватывает дух от предвкушения просторов, пшеничных полей, которые сейчас увижу. Поднимаю голову и вижу ласточку, ловко вылетевшую их храма. Мужчина показывает, что над одной из икон ее гнездо.

– Мне бабушки как-то сказали, мол, разори гнездо. А я не могу. Этот храм словно рабочая лошадка. Работает, работает. Ему бы подлечиться, но некогда. Его открыли немцы в 1943 году, и с тех пор он действует. Когда оккупация была, они даже полы перестелили. Но фашисты не из-за сильной любви к православию это делали, а чтобы бороться против коммунистической идеологии. Они же не только христианство поддерживали, но и другие религии.

Оказывается, что у нас нет времени подниматься на колокольню, потому что в соседней Ключевке узнали о моем приезде, и жители собрались в доме культуры в ожидании еще два часа назад. Дорога разрезает поля подсолнечника. Это совхоз «Родина», который после революции был артелью с концептуальным названием «Борьба с разрухой», потом «Красный боец», «Колхоз Литвинова», «Колхоз Луначарского», а затем Буденного. Благодаря уникальным климатическим особенностям — регулярные дожди, ровное, теплое, но не жаркое лето — это одни из самых богатых полей края. Перед въездом в село Ключевское из желтого поля один за другим поднимаются три скифских неразграбленных кургана. Как следует из названия, маленький населенный пункт богат водой: в разных сторонах села бьют несколько родников.

– «Ключевка» делится на четыре примерно одинаковые части: Белевка, Пшеновка, Богачевка и Турция, а до гражданской войны — Фараоновка, — показывает через стекло условные линии границ районов села Анжелика. — Про Фараоновку непонятно, а про Турцию объяснение сохранилось. В этом месте в 1920-х годах прошлого века поселились два турка, им место очень понравилось. Один со временем вернулся на родину, а другой женился на местной женщине по фамилии Новикова. Наверное, с этого момента и началась многонациональная жизнь села.

Дома Ключевского окружены прудами, которые искусственно создали в СССР. До революции маленькая деревня жила богато: была церквушка, церковно-приходская школа, изба-читальня с камышовой крышей и бильярдом. Сейчас село не является самостоятельным образованием, пруды перешли частникам, нет школы и церкви, отсутствуют детский сад и больница. Из благ цивилизации только дом культуры, молельный дом и два магазина. Возле одноэтажного ДК на лавочке сидят два старожила: Рамазан и Ульяныч.

На крыльцо выбегает главная по ДК, сухощавая Светлана Викторовна, и хорошо поставленным радостным голосом зовет нас в актовый зал, где ждут люди.

– Добро пожаловать в наш неотремонтированный, единственный в районе очаг культуры.

Селяне с любопытством изучают меня, и я понимаю, что пришли они не только из-за простого интереса, но и с надеждой. Передо мной русские, дагестанцы, чеченцы, татары, выходцы из Средней Азии, обрусевшие немцы. Кто-то пришел с детьми, другие — с супругами. Признаются, что работы мало, но они не унывают.

– На себя в основном работаем. В колхозе зарплата от 4 тысяч, только механизаторы могут 10 получать, — степенно говорит Ульяныч. — Но это летом, а зимой механизаторы 300 рублей в день зарабатывают. Поэтому дешевле дома сидеть.

– Но унывать нельзя, хотя если на помидоры фитофтора нападет, то уже хоть молись, хоть прыскай, — звонко говорит женщина с разноцветными бусами и в сарафане.

– У нас в мае родился пятисотый житель Ключевского, — модерирует собрание Светлана Викторовна. — Есть у нас очень хорошая чеченская диаспора. Они здесь оказались, когда возвращались ссыльные из Казахстана. И тогда к нам приехали Алдановы, Газиевы, Курбановы, Абдул-Муслимовы, Гарнаевы. Все дети вместе в пятнашки или в песке играют, а не в группах по национальному признаку.

– Нам разрешение дали возвращаться на родину в 1957, а Алданов приехал в 1974 году, — уточняет Рамазан. — Чечня всегда была густонаселенной территорией. Работа там, конечно, была, но чабановать там сложно, особенно с большими семьями. А тут просторы, и поэтому ехали, даже с высшим образованием не гнушались скот пасти, чтобы заработать. Нина Федоровна приехала сюда по собственному желанию, работает тут фельдшером, круглые сутки. День, ночь — к ней бежим. Тем более скорую помощь может вызвать только она.

– Нам некогда ссориться, мы заняты, — перебивая друг друга, рассказывают селяне. — Это все от безделья: нас все хотят рассорить и забрать ресурсы.

– У вас село по национальному признаку не поделено?

– Нет, что вы! Все рядом живем, гуляем где хотим, праздники вместе все отмечаем. И Масленицу, и Новый год.

– Мы вас прямо хотели просить, — встает крепкий мужчина в борцовской майке, — можете нам с клубом помочь? Сюда приезжал краевой министр культуры, сказал, что выделил деньги на ремонт клуба. Но мы не знаем, где деньги. Ходят слухи, что клуб хотят закрыть. Автобусы раньше ходили два раза в день, а теперь один раз в день маршрутка. Все, что можно, в этом селе закрыли: отделение «Сбербанка», школу, почтальонов сократили, мы сами ходим на почту за корреспонденцией. В этом селе нет хлеба, вы не поверите даже. Хлеб привозят по записи три раза в неделю. При том, что люди сюда едут.

– А при клубе даже библиотека есть, — добавляет улыбчивый молодой человек, которого проще представить в городском кафетерии. — Кстати, я недавно сюда переехал из Санкт-Петербурга.

– Представьте, едем в Труновку, и там первым делом бежим за чем-нибудь вкусным в магазин, крендельки покупаем, конфеты, печенье. А самое ужасное, что у нас сотни ключей бьют, но платим мы за воду как везде, а везде дорого. Абсурд. В итоге мы перестаем выращивать овощи, потому что поливать слишком дорого. Я держу гусей только потому, что рядом есть пруд.

– Детям приходится ездить в другое село в школу?

– Да, они из-за этого встают на полтора часа раньше. Хорошо еще весной, но зимой тяжело. Встают первоклашки в полшестого утра, без резиновых сапог не обойтись. И идем по грязи с фонариками, тонем в лужах, возле автобуса переодеваем их, и так каждый день. Улицы без освещения, у нас четыре фонаря появилось за последние годы. Ну перенесите начало занятий хотя бы на час. Ездили, собирали подписи, но нам ответили, что раз не устраивает время, так пусть дети дома сидят, не возите. А школьников у нас два автобуса, почти 50 человек.

– Если думают, что нас этим запугают, то пусть знают, что мы не уедем в любом случае, — встала со своего места женщина с бусами. Она развернула листок бумаги и неожиданно запела:

– Смотрю я на закат вечерний,

Но знаю, солнцу завтра встать.

Такую истину простую

Лишь недалеким не понять…

Песня оказалась длинной и патриотической. Она призывала всех дружить, вспоминать Великую Отечественную. В песне вспоминалось про ловкость кавказских народов, двуличность американской политики, ракеты ПРО, лезгинку и Родину. Селяне дружно аплодировали.

– А мы родовые поместья здесь развиваем, — улыбнулась красивая девушка, на руках у которой сидела ее четырехлетняя дочка, — мы берем каждый по гектару, растим лес.

– Утописты вы, — улыбается Ульяныч, — ничего плохого не делаете, конечно, не мешаете. Но сможете ли, сомневаюсь.

– Я два года с тремя детьми тут живу в родовом поместье, — рассказывает до этого молчавшая длинноволосая женщина. — Без света, колодец выкопала, дом из соломы построила, огородик разбила. И муж мой объявился, который раньше пил, пропадал, а теперь хочет с нами жить трезво, поддерживать меня стал.

– Мои родители уехали в молодости на заработки в Узбекистан, добывали уран, а я приехал назад, чтобы с чего-то начать, бросил работу в Санкт-Петербурге. Я нашел тут любимого человека. Будем восстанавливать экологию, у нас много знаний, и мы хотим их в пользу обратить.

– Отлично, — зашумели селяне, будут у нас леса новые, пусть живут, они теперь тоже наши, ключевские.

Я предлагаю погулять по улице, заходим в магазин. Хлеб есть, правда, вчерашний, но высокий и мягкий. Покупаю за 17 рублей. Ульяныч показывает на витрину:

– Смотрите, все есть. И колбаса, и сосиски, и консервы. А домашним я вас лучше дома угощу. Переходим на другую сторону улицы, где на воротах нас встречает жена Федора Ульяныча, наливает густой и ароматный постный борщ. Вегетарианка Лена спрашивает, точно ли нет мяса. Пробует и просит записать ей рецепт — очень вкусно.

– Деревня, никто не хочет тут жить, ну зачем тут школа, если молодежи нет. В любой деревне так, — не поддерживает общее мнение женщина. — Маршрутка в 7 утра уходит из села, а обратно хоть на самолете лети. И если один человек, то поскандалят, не хотят везти, возмущаются. У нас есть свой транспорт, но мы уже слишком старые, чтобы водить машину. Мы и помидоры, и огурцы покупаем, так дешевле. Как в ауле живем, я всю жизнь в городе прожила, я там лучше жила.

– А что ж ты, городская, ко мне пришла? — не выдерживает Федор Ульяныч. Жена смеется, и, отмахиваясь от супруга, предлагает чай. Отказываюсь и иду в другие гости — к чеченцу Рамазану. В доме у него просторно: мебели минимум. Из четырех дочек с ним сейчас живет младшая, остальные работают в Ставрополе и Чечне. Показывает в окно на здание, которое используется как молельный дом.

– Строить его начинал мой отец в 1995 году. Строили только мусульмане, в такие дела не вмешиваются. Как вам объяснить, мы не ругаемся с русскими, но чтобы друг к другу в гости зайти и чай попить — в этом селе редкость. Не успевают люди. Я постоянно подшучиваю над местными, мол, мы уже тоже похожи на вас стали, друг к другу редко заходим. Сосед мой русский, я к нему через забор на чай хожу. Чеченцы более сплоченные из-за того, что родо-племенные отношения сильны.

– Воспитание детей чеченское и русское отличается?

– Мои дети здесь и родились и выросли. Но они не пойдут одни вечером на дискотеку или в кино. Более строго у нас, особенно к девчатам. По телевизору показывают про конфликты, когда в возрасте человек не авторитет. Приведу вам пример: в 1999 году в Грозном забрали моего брата какие-то спецслужбы. Я поехал искать с родственниками. Стоит киоск, торгует пацаненок лет восьми. Я купил у него сигареты, жду сдачу, а он не собирается. Такой маленький, и базарное воспитание уже у ребенка. Я его спросил про деньги и почему он не в школе. И он стал мне говорить, какое мне дело. Вот такое воспитание — его нет. Ассимиляция культуры идет. Дружить мы дружим, но русскими мы не станем. Это не в обиду я говорю, так и есть. Мы сами по себе.

– Работа чабана приносит хорошие деньги?

– Сейчас животноводство не дает прибыли, я постепенно все продаю. Я три года не был на родине, хоть умерли и ближайшие родственники, а у нас обязательно надо приехать на похороны. Я не смог вырваться. Работника нанимал, но скот пасти идут одни «бичи». И он смотрит на коров, а ты — на него. Не беру никого, сам пасу. Было 50 голов, и я ничего не нажил, только москвичок купил. Сейчас осталось 12 голов. Продал и проел, вся выгода.

Пьем чай с печеньем и домашним сыром.

– У вас не было мысли уехать обратно?

– Эта мысль все время присутствует. Чеченцев и ингушей всю жизнь, если они в других регионах живут, ждет дом. Про того, кто дом продает, молва идет нехорошая.

– А среди молодежи конфликтов не бывает?

– Среди ключевской — нет. А в соседней Труновке бывает, нагонят наших иногда, но они, видать, лишнее себе позволяют. Сейчас народ стал более терпимым, толерантным. Вспоминаю, что впервые в эти края приехал в 1977 году на стройку. И одному нельзя было выйти. Единственные нерусские кроме меня был Аркадий армянин-сапожник в Донском и семья ингушей в Труновском. Вечером всегда колотили, если один идешь. А сейчас полрайона нерусских. Если дагестанцы едут в восточные районы Ставрополья, поближе к себе, то тут армяне, ингуши.

Мы собирались уезжать, когда издали меня окликнули два крепких русских парня, руками показывая, чтобы я их дождалась. Оказалось, что это анастасиевцы, о которых меня предупреждали в администрации района, что ребята они замкнутые и на контакт совсем не идут, живут обособленно. Мужчины оказались улыбчивые и позвали в гости.

– Мы чай уже поставили, посмотрите, что мы не сектанты. Жаль, что вы не приехали на праздник Ивана Купалы, через костер прыгали и венки плели: и русские и чеченцы, дети очень радовались. Мы еще не со всеми в селе знакомы, но нет, точно не замкнутые, — объяснял один из них. — Да и вы в Ключевском были, а к ключам нашим и не ходили, а на машине туда сейчас не проехать. Если выпьете воду местную, то место вас не отпустит, приворожит.

От чая я отказалась, но пообещала приехать еще раз. По улицам поселка важно гуляли жирные гуси, мычали коровы. «Обязательно надо приехать и попить из родника, — подумала я, когда многонациональное село осталось позади. — Может, именно житейские трудности объединили народы без всякой информационной пропаганды и громких слов о терпимости»

ТЕГИ

поддержать проект

Для поднятия хорошего настроения, вы можете угостить наших редакторов чашечкой кофе

Маленькая чашка кофе