Новости – Общество
Общество
«На часы не смотрим, к шаманам не ходим»
Людмила показывает шубу, которую шила полгода. Фото: Лариса Бахмацкая / «Русская планета»
Жители Заполярья рассказали, почему начали верить в Бога
3 сентября, 2015 18:06
19 мин
Власти Ямала и Ставрополья подписали продуктовую программу «Север-Юг». Первая масштабная ярмарка ставропольской продукции пройдет на Ямале на следующей неделе. Коньяк, мясо, хлебные изделия, конфеты, колбаса, макароны, минеральные воды КМВ. Корреспондент «Русской планеты» посмотрела на непривычные южанину пейзажи и познакомилась с Салехардом перед запуском программы.
На Ямал мне довелось попасть неожиданно, можно назвать это удачным стечением обстоятельств со своевременной господдержкой. Первый день я гуляла по Салехарду, удивляясь обветренным деревянным домам на сваях, улыбчивым людям и скромности инфраструктуры, серому небу и широкой темной Оби, огибающей город. В ямальской тундре оказалась лишь на второй день своего короткого путешествия на Север. Мечта оказаться в бескрайнем пространстве, где растет ягель, брусника и морошка, а тундра, оттаивает лишь на три месяца, становясь мягкой и податливой под ногами, преследовала несколько лет. В холоде за Полярным кругом мне мерещились сказочные духи и красивые олени. Реальность оказалась отрезвляющей, практичной и более серой, чем в моих фантазиях.
Салехард — единственный в мире город, расположенный непосредственно на Полярном круге, и этому уникальному обстоятельству здесь посвящен отдельный монумент. Стела «66 параллель» была установлена в 1980 году ориентировочно на месте прохождения Полярного круга: 66 градусов 33 минуты северной широты. Позже выяснилось, что стела была установлена географически неточно, и в 2003 году памятник демонтировали, затем определили верную линию прохождения Полярного круга, после чего установили новую стелу с прежними очертаниями, из более легкого современного материала.
На берегу Оби при въезде в город установлена громадная скульптура мамонта, вокруг которой всегда вьется очередь из машин на паром через Обь. Зимой машины едут по так называемому зимнику. То есть по льду. В начале лета лед сходит с воды за несколько часов, с оглушительным треском ломая льдины, круша все на пути, и начинает курсировать паром. Памятник мамонту в Салехарде оправдан: судя по найденным останкам, в доисторические времена в окрестностях Салехарда было стойбище мамонтов. Их останки законсервировала вечная мерзлота, и теперь одна из местных знаменитостей — мамонтенок Люба, самый сохранный из всех найденных мамонтов. По виду ему всего несколько дней, и в отличие от привычных ставропольских южных слонов — родственников мамонтов, у Любы маленькие ушки: для теплообмена на севере большие были не нужны, и природа позаботилась о логичности.
Едем по улице Чубынина, которого называют пионером полярного земледелия, он занимался экспериментами по выращиванию морозостойких сортов картофеля, ячменя и фруктовых деревьев. Правда, на вкус полярные овощи отличаются от тех, что привозят с «большой земли». Вообще про всех жителей России жители Салехарда говорят примерно так: «Это тот, который с земли приезжал». И в душе они сами хотят уехать на землю, как только наступит северная пенсия, назначаемая за пятнадцать лет проживания за Полярным кругом.
В Салехарде мне скучно, и я с нетерпением жду тундру, по которой бродят олени, летают огромные полярные совы, грациозные стерхи, где можно не встретить ни одного человека, пройдя 50 километров, а то и больше или обнять добрую и терпеливую лайку. В поездке меня сопровождают сотрудник телекомпании «Ямал-Регион» Мария Щурова с супругом, они объясняют, что оленей увидеть не всегда получается — как повезет.
– Они же постоянно двигаются по тундре, сложно сказать, где именно в данный момент их пасут. А если красненькую ягодку увидите, значит, брусника, вот это — брусничный лист, — показывает мне на неприметные небольшие темно-зеленые листья Мария.
На столе у тундровиков обязательно ягоды и строганина. Фото: Лариса Бахмацкая / «Русская планета»
Проходим мимо чахлых сосенок, которые до сих пор украшены несколькими новогодними игрушками и мишурой. Вокруг деревьев не видно, мы идем по водянистой земле, такое ощущение, что под ногами — болото, просто наполовину промерзшее, но живое где-то внутри.
– В соседнем районе у нас классные кедровые леса есть, но туда только по воде, ну или зимой по зимнику, — гордится Марина, — так что у нас не просто лесотундра, но и деревья присутствуют местами.
Интересуюсь, развит ли шаманизм, но оказывается, что по большей части он остался лишь в сказках, а малые народы давно приняли христианство.
– На самом севере ямальского полуострова функционировало святилище, которое называлось «7 чумов», есть фотографии в музее, — рассказывает Мария. — То есть там было святилище семи семей: в ряд были расположены жертвенники. Это груды костей и черепов животных: оленей в том числе. А то, что туда кладется — называется «прикладом». Но посещение жертвенников фактически сошло на нет, и от этого святилища, говорят, ничего не осталось.
Подходим к светлому чуму, укрытому шкурами оленей. Из переносного дома выходит небольшого роста женщина Людмила, щурит на ярком солнце глаза. На женщине блестящие одежды, она явно ждала гостей. Заскакиваю внутрь, и становится невыносимо жарко в верхней одежде. Раздеваюсь, складывая вещи на пол из широких крашеных досок. Посреди круглого чума — горящая печь. Людмила суетится вокруг низкого стола, который занимает треть пространства.
– Вот строганина из муксуна, надо ее есть сейчас, быстро, пока она не растаяла, тогда не поймете ее вкус. Макайте кусочки в горчицу, соль, перец и быстро в рот.
– Это свежезамороженная рыба?
– Конечно, наша главная гордость и деликатес. У меня муж Геннадий Ильич в Горнокнязевске рыбачит. Храним не дома, а в ящиках на улице, поэтому никакого запаха неприятного нет. А уже перед едой тонко нарезаем. А еще морошка есть, брусника.
Женщина никогда не жила в квартире. Фото: Лариса Бахмацкая / «Русская планета»
– А оленей у вас нет?
– Один был, но собаки съели, жалко так его.
– Переезжать будете?
– В прошлом году меняли место, а в этом году не хотим из-за диких собак. Останемся здесь. Да вы кушайте, вот горячее, там рыба, грибочки наши. Дети у нас уже все взрослые, восемь внуков. Девочки в городе живут, а сын оленей кослает (пасет. — Примеч. авт.).
– Мне в музее говорили, что чум всегда ставит женщина самостоятельно. Неужели вы можете такие бревна таскать и шкуры?
– Никогда такого не было, я всю жизнь, с 19 лет кочевала, и всегда чум разбирали и ставили вместе с мужем. Бывало, что на одну ночь чум ставили, или на две, а потом дальше шли за оленями. Это очень тяжелый труд, не мусор вынести. Так говорят те, кто никогда в тундре не жил. Женщина же не богатырь, а на женщине и шитье, и варка, и стирка.
– А еще я слышала, что чум разделен на мужскую и женскую половину.
– У нас в семье такого не было, чтобы справа мужчины, а слева — женщины. Парами же спят. И дети, когда маленькие, с нами спят. Лучше попробуйте котлеты из оленины.
– Где берете мясо?
– Сын привозит. Мы — бывшие оленеводы, сейчас на пенсии, трудно нам кослать, мы свое отработали. В трудовой книжке написано, что мы оленеводы. Прописка в паспорте Байдарацкая тундра.
– Людмила, а где вы родились?
– В чуме. А потом я и сама в чуме рожала. Роды у нас принимают пожилые люди. Помню, когда первого ждала, мы тогда поехали далеко, к океану, где никаких поселков и врачей не было. Вертолет вызвали, но не успели они прилететь, я и родила. И второго так же. Всех четверых моментально родила, слушаю рассказы, что тяжело женщинам рожать и даже не верится. Но мне хотелось, конечно, в роддом. А как-то у меня была практикантка, когда муж работал бригадиром. Помню, осень, октябрь, снег пошел, слякоть и она стала рожать. Ну я роды и приняла, девочку назвала Снежаной. Вот бы эту девчонку увидеть. И дочки в чуме рожали, ничего в этом особенного нет, мы так веками живем и в образе жизни хантов ничего не меняется, и не будет меняться. Мы все здоровые, никакой онкологии не бывает, все на свежем воздухе.
– А в чем разница между ненцами и хантами?
– Я скажу так. Мой род ханты, у мужа тоже ханты, древний княжеский род. Все наши прадеды на этой земле жили. Оленей кослали, охотились и рыбу ловили. В этом районе я никогда в детстве ненцев не видела, они ближе к Уральским горам. В оленеводстве принято, что северные народы друг с другом дружат, оленей друг другу дарят, даже свадьбы бывают.
– Как вы с супругом познакомились?
– Меня отец сватал. Я Геннадия видела до этого. У моей матери было девять детей, поэтому меня бабушка сразу к себе забрала и воспитывала. Парень мне нравился, хоть на 9 лет старше меня, поэтому мы вроде как и по любви, и по расчету. Все вместе получилось. Свадьбу праздновали в тундре: сделали из двух чумов один с коридором. Специальной одежды не было, просто красивое платье. И танцуем и поем. Дня четыре семьи празднуют. Раньше без алкоголя были свадьбы, иван-чай пили. А сейчас все с алкоголем.
– Но с ненцами разного много в устоях, традициях?
– Родив ребенка, ненецкая женщина теряет имя. Она больше не Таня, не Валя, и даже не Маране, теперь ее зовут словом небя (мать), прибавляя к нему имя сына или дочери. С рождением потомка мужчина тоже теряет свое имя: его будут звать «отец такого-то или такой-то». Человека, у которого уже есть дети, назовут в тундре по имени только в том случае, если не испытывают к нему уважения: быть «Мишкой» или «Петей» для семейного оленевода ― постыдно. Не детей называют по родителям, а родителей ― по детям. Свою женскую обувь рядом с детской они не кладут, через детские вещи не перешагивают, не наступают на них, чтобы не осквернить. И старшие братья и сестры на вещи младших наступать не должны, чтобы кости малышам не переломать. У них много предрассудков, а мы более цивилизованные. У нас и имена сохраняются и примет меньше.
Над печкой висит занавесь с пришитым крестом. Фото: Лариса Бахмацкая / «Русская планета»
– Оленье молоко в пищу употребляете?
– Я когда маленькая была, то тоже взрослых спрашивала, почему корова доится, а олень — нет, — подмигивает мне Людмила. — Оказывается можно доить, но очень жирное молоко, его водой можно разбавлять и пить. Но лучше пусть оленята его сосут, они умудряются на ходу это делать. Так интересно за этим смотреть. Да и рождаются олени быстро, облизала она его и уже через полчаса смотришь, бежит спокойно за мамой.
– Кстати, коровам принято клички давать, а оленей вы так выделяете?
– Муж в мои нарты всегда запрягал самых красивых оленей, с белыми носами. В то время фотоаппаратов у меня не было, так жалко, что не получилось на память сфотографировать. Клички даем по внешнему виду: Белоноска, Длинноножка, Пестряк, Черненький. Бывало, что маленькие олени чем-то повреждали копыта и хромали, так я их сразу в чум забирала, лечила, хлебом кормила, цветы красивые собирала в тундре и кормила ими оленят. И они привязываются, ходят хвостиком, ласковые очень. Сейчас сын наш кослает. Мы очень по оленям скучаем, но это большой труд. Они разбегаются, бывает. Особенно если грибы найдут, они их обожают. Обычно в жаркое время мы ночью кослаем, а днем чум ставим. Оводы оленей кусают, а летом у них шкура тонкая, они голенькие, жалко их.
– Вашему чуму сколько лет?
– Поставили его первый раз, когда сыну было два года, это 1975 год. Конечно, палки обновляем каждый год зимой.
– Воду вы где берете?
– Вода в горных речках прекрасная. А возле города лучше не пить, а покупать пятилитровками. И травки на воде настаиваю, не пью алкоголь.
Предлагаю женщине кофе, который взяла с собой в термосе, Людмила оживляется, ищет чашку, признается, что кофе очень любит. Пьет, смакуя, потом рассказывает о главной проблеме малых народов — рыбалке.
– Это такая головная боль. Мало ее стало очень. Квоты нам дают, конечно, но строго стало, мы должны записывать, сколько чего поймали. А мы же всегда рыбой кормились, а трубы, газ, нефть отравляют ее. Мой отец был рыбаком, в то время, когда я была молодая, отец за один раз вылавливал по 10–12 осетров. А сейчас если одного за сезон поймаешь, это праздник. Так и то это подальше к Карскому морю уйти, возле Салехарда вообще рыба перевелась. И муксун и нельма. Рыбаки щуку и налима за рыбу не считают, дети мои не едят.
– Есть у вас мечта?
– Хочу до 120 лет дожить. Почему-то именно такую цифру загадала. Ну и лежать болеть не хочу, лучше быстро уйти, не мучать родственников. А продолжительность жизни у хантов маленькая, пьют много. А раньше такого не было. Вот мой отец и дядьки прошли Великую Отечественную, здоровые были.
– Читала, что все северные народы пьют кровь оленей, потому что там много железа и полезных микроэлементов. У вас такая традиция сохранилась?
– Пили раньше, но теперь не пьем, потому что верим в Бога живого. В библии написано, что кровь — это живая душа. И у птиц и у рыб и у зверей есть кровь, и жизнь уходит вместе с ней. И мама моя верила и ее мама. Мы православные.
– А традиционно же вы язычники?
– Да, но мы с мужем выбрали Бога, который умер и воскрес на третий день. Он нам во всем помогает, и это ощущается.
– К шаману вы никогда не обращались?
– Обращались, но не помогло. Понимаете, что шаман говорит: одному родственнику он поможет, а у другого родного жизнь заберет. То есть одна жизнь взамен другой. Что же это за вера? Больной еще год, может, проживет, говорят, а совершенно здоровый умирает, то есть даже не жизнь за жизнь получается, а жизнь за отсрочку. Это принцип наших шаманов, которые с духами общаются. Хантов много православных, мы в город в храм на праздники обязательно приезжаем: на пасху, на рождество, да и когда есть возможность, забегаю свечки поставить. Надо с богом дружить, а не с шаманами.
Хотела вам интересное рассказать про дедушку моего Алея. Они кослали до Карского моря со стадом, а там едут по льду охотиться на моржа или на тюленя. И они с бригадой поехали по льду, начался шторм, лед стало разбивать на мелкие куски. Обратной дороги нет, они оказались все на льдине, и выхода нет. Решили переночевать. И дед рассказывал, как ночью кто-то его будит, и слова в голове слышит: вставай, Алей, смотри. Он видит, что льдинки друг к другу прилипли, образовав ледяную дорогу к самому берегу. Он всех растолкал, и все-все спаслись. Кто это еще мог сделать, если не Бог? И отец рассказывал, как воевал. Он брал Берлин и там даже оставался какое-то время после Победы. Переходили они реку, гром гремел, дождь шел. И вокруг него люди вставали на колени, поднимали руки к небу, молились. Он тоже встал на колени и стал молиться. Вокруг бомбежка, снаряды разрываются, а он живой, не задело его даже кусочком. Он так любил рассказывать про войну. А еще больше — про Бога. И как после всего этого не верить? Как после такого идти к шаманам, если чувствуешь божественную любовь в себе. Поэтому в чуме у нас всегда крест висит, я один даже на занавеске вышила, над очагом. И ни в какие приметы не верим, все это с верой не соединяется.
Выхожу из чума, и щурюсь от яркого света солнца. Иду по тундре, рассматривая листья ягеля и морошки. Наступаю на кочку и проваливаюсь в снежно-водяную кашу на метр. Охватывает паника, что не выберусь, стою и не знаю, звать на помощь Людмилу или нет, ситуация кажется смешной, пока не начинаю ощущать воду внутри ботинок. Ползу к ближайшей крохотной березке, хватаюсь за ветви, про себя благодарю судьбу, что нахожусь в лесотундре, где встречаются карликовые деревья. Мрачно бреду обратно в чум, чавкая ледяной водой.
– А, провалилась, — смеется женщина, — разувайся, на своем Кавказе у вас такой экзотики нет, провалиться некуда. Детей я всегда кутала, малицу на малицу надевала, это такая верхняя одежда из шкур оленя, — рассказывает она, помогая мне разуться, и ставит мою обувь к огню. — Они выросли и жалуются, мол, мама, слишком ты нас тепло одевала, дышать невозможно было. А я ж переживаю, если мороз 50 градусов.
Достает бурочки — меховую обувь и становится сразу уютно, тепло и сухо.
– Я много рукоделия делаю, и обувь, бурочки, и сапоги высокие, и малицы. Все своими руками, без всяких машинок. Думала, выйду на пенсию, и буду отдыхать. А и пенсия маленькая, и двигаться надо.
Пенсионеры уже мало кочуют по тундре, и обосновались в 20 км от Салехарда. Фото: Лариса Бахмацкая / «Русская планета»
– Покажете
– Кисы, они же тобры, сапоги по-русски, вот в них, если провалишься, то нога будет сухая. Как думаете, сколько такие стоят?
Людмила показывает мне меховые белые высокие сапоги с бисерным узором. Я теряюсь, объясняю хозяйке, что местных цен не знаю, и боюсь обидеть.
– За 150 тысяч продам. А малицы нарядные теплые зимние и по 300–400 тысяч стоят. Но и шью я по полгода, по году такую одежду.
– А вы куда-нибудь из тундры уезжали?
– Москву видела, Тобольск. Море не видела, дети говорят, надо обязательно посмотреть, но чум же не бросишь пустым.
Выходим из чума, все щуримся, привыкая к свету. И Людмила начинает разбирать нарты с меховыми богатствами. Тяжелые шкуры перемешаны с красивой необычной и очень практичной для тундры одеждой. Я восхищаюсь, понимая, что в городе вещи пригодиться не могут. К Людмиле приезжают ее знакомые с бензопилой, чтобы напилить дров, и я прощаюсь с тундровичкой, понимая, что надо прожить в чуме хотя бы месяц, чтобы разобраться в нюансах жизни без квартиры, без горячей воды и газа.
– Мы на часы никогда не смотрим, в тундре нельзя жить по расписанию: то светло, то темно, то жарко, то мошка. Ко всему надо подстраиваться, — машет мне Людмила, и проскальзывает обратно в чум.
поддержать проект
Подпишитесь на «Русскую Планету» в Яндекс.Новостях
Яндекс.Новости
