Новости – Общество
Общество
«Людей отучили от хорошей баранины»
Фото: Екатерина Филиппович / «Русская планета»
Корреспондент «Русской планеты» побывала на опытной базе, где выращивают экспериментальное поголовье овец
14 сентября, 2015 15:50
10 мин
Вместе с кандидатом сельскохозяйственных наук Татьяной Мамонтовой и ее руководителем профессором Всероссийского НИИ овцеводства и козоводства Валерием Муссаевичем Айбазовым я еду на опытную базу. Там, в 40 километрах от Ставрополя, содержится экспериментальное поголовье овец, которое ученые собираются мне показать.
– Мы — единственный в России отраслевой институт овцеводства и козоводства, — глядя на дорогу, рассказывает Валерий Муссаевич. — Кто-то должен заниматься выведением пород, разработкой технологий доения, кормления, состригания шерсти. Поэтому это делаем мы. Для нынешних лет у нас неплохая база — и для научных вопросов, и для производственных.
– Говорите, неплохая для нынешних лет, то есть раньше было лучше?
– Нельзя сказать — лучше. Может, и хуже, но внимания к науке в целом было больше. Я знаю советские годы, понимаю, что происходит сейчас, и хорошо помню провальные девяностые.
В машине играет песня про сводящую с ума вишневую девятку, а Айбазов вспоминает советские времена, когда госзаказ решал проблемы сбыта.
– Государство устанавливало цены, закупало продукцию у животноводов, а с перестройкой все рухнуло. Всем, и нам в том числе, сказали: выбирайтесь как хотите, рынок все расставит на свои места. Не расставил. Сельское хозяйство — не рыночная отрасль. На Западе фермеры приспособились, а у нас были колхозы, совхозы, привыкшие к заботе государства. Возьмем шерсть — важное стратегическое сырье. Тогда килограмм стоил очень дорого, а сейчас она государству не интересна и как бы зависает в воздухе.
Валерий Муссаевич говорит эмоционально, кажется, если бы не руль, размахивал бы руками и бил кулаком — тема для ученого с почти сорокалетней научной карьерой болезненная.
– Ни в одной отрасли нет таких рисков, как в сельском хозяйстве. Результат зависит от миллиона факторов — и человек в этом списке не первый и не десятый. Вот сейчас в Апанасенковском районе Ставропольского края дичайшая сушь — у соседей град и ливни, а там осадков ноль. Надо сеять озимую пшеницу, но в иссушенную почву ее кидать бесполезно. Тем не менее, с зерном ситуация получше, государство помогает аграриям в отличие от животноводов.
– Только в последние годы начали задумываться, зачем покупать, элитную баранину, например, в Новой Зеландии, если можно производить свою, — продолжает он. — Россия — единственная страна в мире, которая способна полностью обеспечить себя. Пашни, пастбища — пожалуйста, от степных до горных. Для сельхозпродукции есть все, и это абсолютно уникальная ситуация, никто не имеет таких возможностей.
Под разговор о перспективах мы въезжаем в маленький поселок. С одной стороны дороги — небольшое кладбище, с другой — полностью выгоревшее поле. Выжженное черное покрывало едва не добралось до ветхих домиков, стоящих неподалеку. До трагедии огню не хватило буквально десяти метров. Я приглядываюсь — через поле идет газовая труба.
– Здесь пожар случился. Если бы чуть-чуть машины с водой опоздали, было бы страшно. И помочь жителям некому. Молодежь из села уходит, старики на себе тянут, что могут, — проследив за моим взглядом, говорит Айбазов. — Зачем пахать в сельском хозяйстве, если охранником заработаешь больше? В деревне молодые не остаются.
Татьяна согласна. В деревне она не живет, но ее разработки напрямую связаны с селом. Несмотря на недавно защищенную кандидатскую и должность старшего научного сотрудника, она чем-то напоминает горящую идеей студентку — но к внутреннему горению прилагается научная база и менеджерские качества.
Мамонтова научного руководителя не перебивала, теперь он уступает слово ей.
– В крае нет цивилизованных убойных цехов для овец. Если крупнорогатый скот убивается правильно, то овечку режут как получится — прямо на месте. В советское время людей отучили от хорошей баранины. Тогда на убой отправлялось нечто старое, тощее, синюшное и выбракованное. Понятное дело, никто эту их «баранину» не хотел покупать, и предубеждение осталось, особенно у старшего поколения. Хотя овца — единственное животное, дающее действительно экологически чистое мясо. Диетическое. Почему-то мы привыкли думать, что баранина — это что-то жирное и вредное, а в ней холестерина меньше, чем в свинине и говядине.
– Мне вот кажется, баранина — это только для шашлыка и на Кавказе.
– Вы просто готовить ее не умеете, — смеется Татьяна. — У нас отбили мысль, что из барашка может получиться что-то вкусное в обычных условиях, а не на мангале. Если дать людям возможность покупать хорошее качественное мясо, они снова его полюбят.
– А что, на прилавках его разве нет?
– Вся баранина, которая продается в крае — от частных фермерских подворий. Там не тот уход и не тот убой.
– Возьмите религию. На заклание вели не свинью, не птицу какую-нибудь, а агнца, — переходит к высоким материям Валерий Муссаевич. — Почитайте Гоголя. Тарас Бульба к приезду сыновей не свинью закалывает, хотя, казалось бы — у нее сало, а режет барана. А сейчас библейское животное превратили в дурно пахнущий кусок.
– Но люди, которые понимают разницу, выбирали дорогое импортное мясо, когда его, ввозили, например, из Австралии?
– Да, но смотря в каком сегменте, — продолжает ученица Айбазова. — На Северном Кавказе это национально-этнический рынок, а в центральной России баранина — в премиальной нише, в недешевых магазинах и стейк-хаусах. Поэтому мы планируем благодаря импортозамещению залезть в премиальный сегмент — доказать, что наша баранина не хуже и значительно дешевле. Цена за пятьсот граммов новозеландской корейки — от двух тысяч рублей. Наша стоит в среднем 400 рублей за килограмм.
Валерий Айбазов. Фото: Екатерина Филиппович / «Русская планета»
– А разве Австралия не перестала ввозить баранину в Россию? Россельхознадзор же ограничивал поставки?
– Да, но австралийская баранина каким-то образом до сих пор встречается на прилавках.
Приехали. Вместе с Татьяной выбираюсь из машины. На выгоревшем пастбище около опытной базы пасется тридцать–сорок овец. Увидев гостей, они кучкуются и отходят в поля подальше.
– Пока первый не сдвинется, они будут стоять, смотреть, — Мамонтова кивает на подопечных. — В Карачаево-Черкессии однажды небольшой гурт в реку с моста спрыгнул — один баран ломанулся, и все за ним.
Овец в поле она называет традиционными — это значит, они родились, как и положено, весной. Но суть проекта — сделать так, чтобы ставропольская тонкорунная овечка могла рожать два раза в год. Таким образом, на прилавках появилось бы недорогое качественное мясо без «долгоиграющих» вакуумных упаковок.
– Овца — животное полицикличное, ее баран осеменил, и весной она рожает. Следующие роды будут только в новом году, а хорошая молодая баранина получается, когда животное забито в возрасте семи месяцев. Об этой идее говорили многие ученые. Но просто говорили. Думали: «Ага, вот неплохо сделать, чтобы рожали чаще». Но саму схему предложить не могли или просто не спешили.
В холле здания опытной станции в нос бьет удушливо-шерстяной запах овчины. Мне показывают загоны с овцами и экспериментальным потомством и кормушки с неэкспериментальным сеном. Оказывается, сделать так, чтобы через неделю после родов овца захотела общения с бараном, можно при помощи специальных гормональных препаратов. Каких — не уточняют, технологию будут патентовать.
– Вы им гормоны даете? — настораживаюсь я.
– Животное нужно привести в охоту. Мы долго изучали препараты и их дозировку. Если образно, это как женские таблетки с минимальной дозировкой гормонов.
– А говорят, от тех таблеток вес увеличивается и проблем много. На потомстве сказывается гормональная обработка матери? — глажу я мягкую овечку.
– Нет, конечно. Это просто подготовка к внеплановой овуляции и все.
Овца с ягненком¸ родившимся в начале сентября, сердито стучит на нас копытом.
Моя овцеводческая экскурсия продолжается. В большой комнате белеет доска с непонятными графиками овечьих жизней. Неподалеку на крючках висят белые халаты, под ними — куча тапок и поношенные розовые сланцы, единственная женская обувь на станции.
Их обладательница рассказывает про летние школы и открытый университет Сколково, стартапы, акселераторы и бизнес-инкубаторы. В череде модных терминов слово «убой» звучит странно. Проект круглогодичного разведения овец Татьяна тащит на себе и очень надеется, что открытие агро-кластера в Сколково изменит ситуацию. Сейчас он на том этапе, когда идея ищет финансы на развитие.
– Ну а как местные хозяйства смотрят на круглогодичную рождаемость? Она им нужна?
– Регион у нас овцеводческий, но производственники обычно скептики, — мрачнеет она. — У них все по одним рельсам — денег государство не дает, пробовать не хотят.
– Хозяйства разводят племенное поголовье, а потом продают овечек. То есть, убоем они практически не занимаются, правильно?
– Да, они только реализуют животных. Баранина, которая в Ставрополе на прилавках лежит, абсолютно вся с частных подворий. Грубо говоря, Магомед живет на кошаре, и бегают у него овцы разношерстные. Мясные магазины закупают тушки в селах у частников.
– Не жалко у Магомеда с кошары единственный заработок отнимать?
– Просто это работа на разных уровнях. У нас есть технология, земля, убойные цеха и небольшое поголовье. Опять же, мы ориентируемся на два сегмента: на местный и на премиальный. Импортозамещение дает шанс найти свою нишу на рынке, где раньше была только очень дорогая баранина. Это редкая возможность — у ресторанов схемы закупок мяса отработаны от и до. Были отработаны, до санкций. Ребрышки — из Австралии, корейка — из Новой Зеландии, нога еще откуда-то приехала. Но время идет, и наш поезд может уехать.
Мы возвращаемся в город. За рулем Айбазов, Татьяна по дороге рассказывает о предполагаемом объеме рынка сбыта, привлечении инвесторов, стратегиях продвижения.
Снова проезжаем мимо выгоревшего поля. Среди гари в самой середине черноты упрямо пробивается что-то зеленое.
поддержать проект
Подпишитесь на «Русскую Планету» в Яндекс.Новостях
Яндекс.Новости
