Новости – Общество
Общество
«Все дело в тончайшем узоре»
Залим Тумов. Фото: Екатерина Филиппович / «Русская планета»
Ювелир из Кабардино-Балкарии объяснил, почему кинжал — вещь интернациональная
29 января, 2016 14:47
9 мин
Залим Тумов живет и творит в Нальчике, его ювелирные работы расходятся по всему мире. Учился в КБР, ювелирное дело осваивал в Турции — остаться не захотел, вернулся.
Сегодня мастер — член международной ассоциации изобразительных искусств ЮНЕСКО. Долгое время работал главным технологом на ювелирном заводе, а несколько лет назад получил от правительства республики мастерскую в пожизненное пользование. Туда мы и направляемся.
Мастерская похожа на помесь музея и модного лофта. Стеллажи с коллекционной утварью («Вот этот кабардинский кувшин позапрошлого века редкий, потому что мастер его сделал цельным, из одной пластины. Замучился», — смеется Залим) и старинным оружием, на шкафах — рога животных. Рядом висит кольчуга современной работы. Сходство с лофтом усиливает стена под природный камень и деревянные балки под потолком.
Залим осторожно достает изделия в работе. На свет появляется почти готовая часть национального чеченского женского пояса, к нему — несколько эскизов. Рисунок — с датой и подписью — делается еще для того, чтобы не было плагиата и легко можно было подтвердить авторство.
– Есть работы, которые надо сделать в голове, потом перенести на бумагу. Вместе с клиентом мы дорабатываем эскиз, что-то убираем, что-то добавляем. Так люди чувствуют свою причастность.
– А чем чеченский национальный орнамент отличается от, например, черкесского? — я кручу в руках серебряную пластину с замысловатым рисунком.
– Конкретно здесь все дело в тончайшем узоре, вы вряд ли отличите. Разницу поймет коллекционер или знаток. Все орнаменты я делаю под микроскопом, — указывает Залим в сторону стола. — Раньше традиционный комплект украшений на девушке — пояс, нагрудник, серебро окантовки на платье и шапочке, браслеты, — весил больше двух килограммов. Приданое передавалось по наследству. К нам недавно принесли на реставрацию серебряный пояс XIX века. Таких уже не встретишь. Женские изделия делать трудно и затратно. Поэтому я много сотрудничаю с другими мастерами. Например, делаю украшения для национального костюма — а кто будет шить весь костюм целиком? У меня есть знакомый модельер Мадина Хацукова (марка Madina Khat специализируется на национальной и стилизованной кавказской одежде. — Примеч. авт.), она шьет замечательные вещи. Если делают пояс, то нужен и наряд. Поэтому мы объединяемся.
На столе рядком лежат кинжалы. Кожа, серебро, рукоятки из редких ценных материалов. На кабардинском языке холодное оружие называют къамэ, ближе к русскому — кама.
– Вот этот кинжал, — мастер берет самый изящный кинжал с рукояткой из темного материала и серебряной обоймицей, — я делаю для Аскера Хаширова, потомка того самого Килара Хаширова, который в составе экспедиции генерала Эммануэля в 1829 году стал первым человеком, поднявшимся на восточную вершину Эльбруса.
Я беру в руки другой кинжал, с рукояткой белой кости. Ближе к концу его клинок вытягивается каплей в узкое заостренное лезвие. В давних войнах таким с легкостью протыкали кольчугу врага (благодаря точечному удару-уколу неприятель не умирал сразу, его успевали допросить).
– Национальное оружие — не обязательно черкесское. У меня заказывают и казаки. Например, шашки в черкесском стиле. Но если клинок делается для казака, сзади будет надпись на русском. Черкесский кинжал не обязательно принадлежит черкесу, а турецкий — турку. Оружие изначально называлось по территории, откуда оно произошло, а так кинжал может и афроамериканец носить. Во Французском легионе, кстати, очень много черкесов участвовало, именно со своим оружием.
Ножны для черкесского кинжала делались с вставками кожи. Если сделать их целиком из серебра, как сейчас модно, историческая достоверность пропадет.
На украшение одного кинжала уходит до трехсот граммов ценного металла (стружка отходов плавится, но использовать ее в ювелирном деле уже не получится) и не менее четырех месяцев кропотливого труда.
У каменной стены в мастерской ждут своего часа клинки-заготовки, полученные от кузнецов («Арсен Хашхожев, Тимур Дзидзария, Анзор Гетажеев — с ними я работаю, своей кузни у нас пока нет», — говорит Тумов). Заказами он обеспечен на несколько лет вперед.
– У меня такой период — я могу выбирать то, что мне интересно, — объясняет он, — и это не потому, что заказов очень много. Просто есть предметы, которые надо делать долго. Сначала перелопатить гору литературы, посмотреть фотографии, смоделировать вещь в голове хотя бы процентов на шестьдесят, а потом уже и руками начинать работать. Коллекционеры, которые собирают кавказское оружие, узнают характерные черты моих работ. Некоторые предметы я отдаю заказчикам с условием того, что их можно будет забирать на выставки.
Фото: Екатерина Филиппович / «Русская планета»
На завершенный кинжал обязательно наносится клеймо мастера, особый родовой знак — тамга.
В гостевой части мастерской — мягкие кожаные кресла и армянский кофе. Мастер-оружейник, он же — мастер-ювелир, неторопливо рассказывает о тамге.
– Когда-то этот знак существовал вместе с фамилией человека. На Северном Кавказе он был почти у всех. Он говорил о принадлежности к семье, к роду. Люди ставили тамгу на собственности, как клеймо, оно обозначало, что вещь твоя.
К Залиму обращаются и за тамгами — он делает их из черненого серебра. Люди хотят иметь дома свой родовой знак, выполненный в ценном металле.
– Тамгой клеймили лошадей, — продолжает Залим, — в форме тамги выпиливали деревянные кулоны для детей. Они были как паспорт — даже если ребенок еще не начал говорить, кулон за него называл его род. Постепенно тамга перешла на флаги и перстни-печатки.
– Как фамильный герб?
– Да, именно. Если в семье было несколько братьев, тамга чуть-чуть видоизменялась, но характерные черты можно было узнать. Центр знака оставался, а завитки немного менялись. Так было в давние времена. Потом, с распространением письменности, к знаку стали добавлять инициалы.
Под его родовой тамгой Тумовых стоит буква «з» — Залим.
– Точно такая же тамга у моего брата, но у него в ней буква «а» — Аслан.
Аслан работает в мастерской вместе с Залимом, занимается ювелирным делом и художественной чеканкой.
– Раньше такие пиалы почти в каждом ауле были, — Аслан показывает мне посуду с растительным черкесским орнаментом, выполненным методом дражировки, — их берегли и выставляли на стол по большим праздникам, на свадьбы. Были и очень богатые люди, которые могли каждый день их них есть.
Залим берет с полки увесистый глянцевый томик «Черкесы: воины и мастера», в альманах оружейников вошли несколько работ Тумова. Один из его кинжалов получил первый приз на выставке Российской академии художеств. Диплом за подписью Зураба Церетели бережно хранится в мастерской.
– Я недавно нашел инструмент, который сам себе изготовил. На нем написано — 1995 год. Значит, я двадцать лет ремеслом занимаюсь. Тогда все инструменты мы делали себе сами или заказывали. Сейчас все гораздо проще. Есть много мастеров, которые занимаются именно инструментами.
Одних только штихелей (тонкий стальной стержень, один конец срезан и заточен. — Примеч. авт.) для гравировки на столе у Залима более сорока.
– У нас и бормашина есть, и микроскоп — все, что нужно. Раньше мастера и представить себе не могли такие условия работы, но все равно создавали шедевры. С технологиями многие процессы упростились. В давние времена ремесленник, чтобы обработать сыромятную кожу, должен был убить месяц. Мы идем на завод и покупаем за пять минут нужный отрез.
– А это скажется на качестве готовой вещи?
– Иногда старинные отделки намного искуснее сделаны, чем современные. И в старину были халтурщики, и сегодня они есть, и в будущем будут. Все от мастера зависит.
Помимо работы в мастерской, братья Тумовы преподают в Куркужинской художественной школе. Залим — ювелирное дело, Аслан — чеканку.
Залим показывает работу одного из учеников. Ожерелье из металла с плетением похоже на стилизованное этно-украшение.
– У этого парня уже есть характер, и он виден в изделии. Постепенно он может перерасти в мастера. Я его только направляю, он все сам придумывает и воплощает.
Дети приходят в художественную школу с 11 лет.
– Они начинают мыслить, делать что-то руками, и это хорошо. Когда становятся постарше, показывают, чему научились, что на занятиях впитали. И у меня есть ощущение, что я помогаю расти будущим мастерам.
поддержать проект
Подпишитесь на «Русскую Планету» в Яндекс.Новостях
Яндекс.Новости