Новости – Общество
Общество
«Я не верила, что в России нет церквей»
Фото: Лариса Бахмацкая
Почему община казаков-некрасовцев, вернувшись из Турции, поселилась на Ставрополье
25 сентября, 2014 13:56
17 мин
Несколько лет назад правительство Ставрополья решило, что поскольку в регион входят уникальные своими лечебными водами города Кавмингруппы, то туризм нужно развивать и в других направлениях, чтобы создать кластер, покрывающий ряд районов края. Краевое министерство курортов и туризма добавило к традиционному бальнеологическому отдыху этнотуризм, который должен был не только привлечь туристов, но и добавить новые строки доходов.
Первым пилотным проектом этнической направленности, запущенным в Ставропольском крае, стала этнодеревня казаков-некрасовцев в селе Новокумское. В 1708 году атаман Игнат Некрасов увел часть донских казаков с Дона в Турцию, на озеро Майнос, где они прожили вплоть до 1962 года. Некрасовцы не ассимилировались на новой территории, а сумели сохранить уникальный старообрядческий уклад жизни. Более 240 лет казаки-некрасовцы жили вне России отдельной общиной по «заветам Игната», определяющим устои их жизни. 22 сентября 1962 года из Турции в Россию вернулись 215 живших там семей-некрасовцев общим числом 985 человек. Всего к 1962 году в Россию и СССР переехало около 1500 некрасовцев, из них более 1200 майносцев. Сейчас их потомки проживают в поселке Новокумский.
Как рассказали корреспонденту РП в администрации Левокумского района, прямого сообщения между Ставрополем и Новокумской нет, и почти 300 километров надо проехать на перекладных. Однако вскоре появилась возможность попасть на праздник «Некрасовский карагод» на предоставленном правительством региона транспорте.
«Песнями жили, а сейчас отвыкли»
Новокумское показалось мне таким же, как и все остальные небольшие деревни Ставрополья: с плохими дорогами, белым пустынным зданием администрации, крайне скудным выбором в небольших магазинах, большими и глубокими лужами, тихими улочками и редкими прохожими.
Но из-за поворота показалось несколько человек, и вся обыкновенность станицы исчезла: по улице шли люди в ярких одеждах. Прохожие начали фотографировать небольшую процессию, и я пошла за ними в дом, на котором большими буквами было написано: «Этнодеревня». В здании несколько комнат, как мне объяснили некрасовцы, которые полностью воссоздают их жилье до возвращения в Россию.
– Сюда мы приходим, когда туристы приезжают, а так у всех свои дома, квартиры — рассказывает отец Никифор, только что вернувшийся из храма, где проходило богослужение. — Такие у нас дома в Турции были, а сейчас в быту все современное, пользуемся газовыми печками, микроволновками и мультиварками. Я родился там, мне было 17 лет, когда мы оттуда уехали.
– А мне тринадцать, — добавляет пожилая женщина в красном платке, обшитом бисером. — Я пять классов турецкой школы окончила. По-турецки там прям и учили. Писали на турецком. В первый класс пошла — три двойки было за полугодие. А в школе детей били, всех: и девочек и мальчиков. И по рукам и по щекам. Русской грамоты я так и не выучила, буквы не знаю, но в церкви все правильно на слух читаю, и службу понимаю. Бог дал мне ума. Моя мама рассказывала, что поначалу при церкви в общине была школа. Детей обучали письму, чтению и обязательно пению, у нас вообще мужчины много поют, особенно в церкви так принято. Но потом турецкое правительство нашу школу закрыло, и детей стали обучать русскому тайно, ночами. Кроме учителей, турок в поселение не пускали. Хотя нет, строители турки были. А вокруг домов обязательно должно было расти много цветов. Цветы сажали, я цветочницей была. Больше всего гераней у нас было, запах от них хороший, сильный. Еще хризантемы, георгины.
– Турцию часто вспоминаете?
– Конечно, вспоминаем, но она осталась позади, хоть это и родина. Но здесь больше прожили. В море мы там никогда не купались, только в своем озере. Зато там грязи не было. Снег иногда шел, но сразу таял и все высыхало.
– А рыбы сколько было, — улыбается священник, — рыбаки были, сети были, этим поселение и жило.
– И пляж был, — добавляет женщина. — Но мы не загорали. Голыми нельзя ходить, такого Нестор не завещал. Работы было много, скотину гоняли. Мы даже не знали, что у людей бывает завтрак. У каждого был шитый подсумок, вот идешь на работу, что-то положишь: луковку или чесноковку, набирали воду с озера кувшином и пили. А ночами солому таскали. Днем она колкая, да и ветер ее разносил, а ночью — влажная, удобнее собирать. Всю ночь девки песни кричали, так быстрее работа шла, чтобы до утра успеть. И про Игната Некрасова пели. Песнями жили, а сейчас отвыкли, не часто поем. А как мамочка моя умерла, я и вовсе не пою. А кому передавать сейчас? Дети не способные, не хотят.
«Традиционно мы готовим ночью»
Спрашиваю ее про имена, которые давали детям в Турции, и чем они отличаются от тех, которые дают некрасовцы малышам сейчас.
– Имена все у нас русские, все по святцам. Я, например, родилась в день почитания Елены, так и назвали.
– А имена сокращали в быту?
– Нет, такого не было. Девушкой называли меня Иленкой, а как замуж вышла — Алена. Учительница меня Иляна называла, наверное, любила. Меня вообще учителя любили...
– Роженица может и не знать, какое имя ребенку выбрали, — объясняет нюансы жизни в общине другая женщина, — бабушка в этом деле главнее. Мать родила и отдыхает, а бабушка выбирает сразу, не то, что сейчас, малыши по несколько дней без имен. Я Прасковья, вон Фекла сидит, а рядом — Донна и Серафима. У меня сын Юлван, у кого-то дети Татьяна, Анна, Иуния, Вика. В святках эти имена есть.
– Пожалуйте за столы, — вежливо прерывает наш разговор молодая казачка, также одетая необычно и ярко. Несколько женщин наливают в тарелки борщ из большой кастрюли. Говорят, что все приготовлено по старинным рецептам и классическим способом — на открытом огне.
– Борщ красный, а буряк мы не добавляем, цвет из-за помидоров, — показывает мне на кастрюлю Прасковья. — Плясинду (молдавский вид пирога, напоминающий плоскую лепешку круглой и иногда квадратной формы. — Примеч. авт.) с тыквой и изюмом испекли, узвар из листьев айвы. Зажарку делаем на горнушке (открытая печь. — Примеч. авт.), варим на ней же. Из-за дождя не смогли сделать студень, лапшу и пироги с кашей, мясо с пере (пюре. — Примеч. авт.), потому как ночью стеной лилась вода с неба. Мы, девчата, много готовим, большими кастрюлями, на всех. Сегодня пятеро готовили. Традиционно мы ночью готовим, чтобы утром, после церкви, было все горячим и свежим. Не спим, ложимся по очереди отдохнуть, ноги вытянуть, и усталости не чувствуем.
Обещали Дон
Садимся за два длинных накрытых блюдами стола вместе с учеными-лингвистами, приехавшими к некрасовцам в тот день на конференцию. Ученые по очереди берут стаканы компота и произносят тосты за уникальный язык казаков, вернувшихся в Россию. Сидящий рядом со мной мужчина, так же как и все, ученый, объясняет, почему некрасовцы, ушедшие с Дона, оказались в Левокумском районе Ставрополья.
– Им обещали, что их повезут на Дон, куда они и хотели. Домой. Но в тот момент ни Краснодарский край, ни Ростовская область не нуждались в новых рабочих, а в Новокумском начало развиваться виноделие, образовались совхозы, нужны были рабочие руки. Так они случайно и оказались. Если некрасовцы начнут об этом рассказывать что-то другое — не верьте, — предупредил мужчина.
Лингвисты едят быстро, несмотря на повторяющиеся тосты и аплодисменты. Казачки быстро и ловко убирают тарелки, молниеносно их моют, приносят мясо и рыбу с пере. И только накормив всех гостей, присаживаются возле импровизированного кухонного стола на улице.
– Мы работящие люди, и подняли ставропольские совхозы, — говорит Фекла, — и не жалеем. Поселили, правда, в бараках сначала, но дали единовременное пособие. Тяжело было, конечно. Тогда очереди за молоком, за керосином были, за хлебом. Приехали все многодетные: по 5-7-11 детей. И сложно было всех прокормить. Но не только нам было трудно, по всей стране такое происходило. А потом мы строились, утепляли глиной солому. Церковь, конечно, не разрешили нам открыть, но мы ходили друг к другу, проводили богослужения, праздники отмечали, это святое. А потом все-таки храм построили. Мы ведь на всех парусах сюда неслись, ехали на святую Русь, а церквей-то не было, все снесли. Мы этого не знали, даже подумать не могли, что так. Думали, что тут сплошной рай.
– Я не верила, что в России нет церквей, — вспоминает Серафима. — Помню, когда мы уплывали, я еще девчушкой была 14-летней, подошел ко мне турецкий корреспондент, и стал отговаривать. Мол, там Бога нет, там люди работают круглые сутки.
– Чем отличается старообрядческая церковь от канонического православия?
– Все строже. Мужчины и женщины в нашем храме стоят отдельно. Нельзя самому подойти к иконе и поставить свечку. У нас есть бабушка, которой передаешь денежку и объясняешь, какой иконе надо поставить свечку. И она ставит. А ты на расстоянии разговариваешь с Богом. Правда, сейчас разрешили на Рождество и Пасху самим ставить, ради молодежи. Нас стало намного меньше, мы родили по двое и наши дети рожают по двое, мы только себя воспроизводим, не больше.
– В церковь вы раз в неделю ходите?
– Да, и по праздникам. А в другое время храм закрыт, нельзя заходить. Для поминок или крестин надо созваниваться с батюшкой и договариваться заранее. Сейчас больше, чем 30 лет назад, стали рожать, но работы в селе нет, уезжают в города. Жизнь в селах плачевная. У нас птичники, курятники были, лошадей держали, а сейчас ничего. А когда выборы, призывают голосовать, мы голосуем, но ничего не меняется, разваливается только.
«Общаемся, но не тесно»
Я увожу разговор от скучной темы смены власти, и спрашиваю о красных платках с желтыми узорами, которые необычным образом повязывают казачки.
– Все от родителей осталось. Конечно, бережем, аккуратно складываем. Красный — это жизнь, это солнце, это свобода, это мы, некрасовцы. Украшения из бисера сами плетем, они ничего не обозначают, просто нравится.
Парадоксально, но соседями некрасовцев стали молокане. Википедия мне подсказывает, что впервые это название было использовано в конце XVIII века в отношении людей, отвергших православный культ. По-видимому, «молокане» — это прозвище, которое дали им православные. Есть несколько теорий происхождения этого слова. Согласно одной из них, молокане пили в постные дни только молоко. Другая версия связывает этимологию слова с предпочтением есть молочную пищу в тюрьмах и армии, поскольку эта пища не могла быть приготовлена с использованием свинины, которую молокане не едят. Сами же молокане предпочитают ссылаться на упомянутую в Библии метафору «духовного молока». Их дом выглядит совершенно иным: аскетичным, пустынным, совсем без украшений. Самих молокан в этот день в этнодеревне не видно.
– Соседи молокане пришли сюда чуть раньше, чем мы, и тоже из Турции. Они же протестанты, секта, — говорит Прасковья. — Отличаются одеждой, верят в Святого духа, не почитают святых, не крестятся, у них нет икон — просто уголок с вышитыми полотенцами. Мы с ними в школе вместе учились, в один класс ходили, работали потом вместе, станица у нас маленькая. Как наши родители говорили: в каждой вере есть свое спасение. Общаемся, но очень редки, браки между нашими некрасовцами и молоканами буквально по пальцам можно пересчитать. В своих заветах Игнат Некрасов говорил, что браки с другими религиями не приветствуются, благодаря этому завету мы и не ассимилировались в Турции. Молокане нам говорят иногда, мол, как вы можете молиться кресту, если на нем распинали Иисуса Христа. Мы им объясняем, что свой крест он передал нам, чтобы мы его несли как ношу.
«В чулан раньше мертвого клали»
К общему столу не подходит высокий мужчина с несколькими черно-белыми фотографиями в руках. Судя по его виду, он находится в оппозиции к остальным казакам. Мужчина стоит на пороге этнодеревни в обычной одежде, без которой признать в нем некрасовца человеку неподготовленному невозможно. Спрашиваю про фотографии, знакомлюсь. Зовут его Никита Синяков, а фото сделано после последнего богослужения в Турции.
– Мало людей было, человек десять, мы были уже последние, кто уезжал из нашего дома. Остальные были уже на корабле, нас на машине грузовой довезли до Стамбула, а дальше — море и Россия. Нас мало осталось, надо нам помогать, поддерживать на государственном уровне. Поездку в 1994 году Турцию несколько лет назад я организовал, — рассказывает Синяков. — По моему проекту построили этнодеревню, я консультировал, много я сделал для общины, но что-то меня боятся, убегают от меня.
– Молодежь наша и пить стала здесь, некоторые в тюрьму попали из-за этого, — шепотом говорит Синяков. — В Турции пили, но немного, за разговором про жизнь 200 граммов по 2-3 часа цедили. А сколько мы от партработников в свое время бегали, пока храм строили, как только не пугали нас тогда. А сейчас я не нужен стал. Правда, строил церковь не я, а дядька Захарка.
– То есть вы недовольны состоянием общины?
– Многое в этнодеревне неправильно сделано, я имею в виду расположение вещей в комнатах, интерьер. В чулан раньше мертвого клали, там же молились крестные, отец, мать и жених.
– Предлагаете положить манекен трупа?
Никита Филиппович, кажется, моей шутки не услышал.
– Нет, там слева была лавка, сундук. Поставили кувшинчики, а их не было у нас в Турции. В самой хате стол поставили, а у нас были круглые турецкие низкие, и сидели все на полу. А если семья большая — два стола ставили, все ели из одной чашки, и не болели, только ругались. Надо делать так, как было, музей есть музей.
В это время несколько казачек ели борщ и молча посматривали на Синякова.
– Дом по его проекту строили, чего возмущается, — спокойно и даже расслабленно комментировали казачки.
Беру стакан узвара из листьев айвы. Название звучит не менее вкусно, чем плясинда, но на вкус оранжевый напиток оказывается горьким. Пока пью, спрашиваю, как попасть к ним на экскурсию обычным туристам.
– Надо позвонить в администрацию поселка, и методист обговаривает заранее.
– А бывает, что люди приезжают неожиданно?
– Приезжали, но мы не готовились, не смогли их накормить, ведь на это время нужно. Врасплох нас застали. А могли и вовсе не застать в Новокумском, мало ли, какие у нас дела.
Директор ставропольского музея изобразительных искусств Зоя Белая смотрит на Никиту Синякова сурово. Говорит, что слушать его не стоит.
– Этнодеревня является муниципальным учреждением поселковой администрации, — говорит Зоя Белая, — местом, где можно встретиться не только с носителями традиций, но и посмотреть, как это было. Ответвлений некрасовцев много, история у них длинная, сложная и запутанная. Мы же говорим только о наших некрасовцах, самой последней волны, которые поселились в Левокумском районе. А есть и другие, кто приехал раньше. Они вернулись и всех очень удивили, потому что прожив 254 года среди мусульман, они сохранили культуру допетровской эпохи. И в Левокумском районе поначалу все удивлялись, потому что некрасовцы ходили в своих этнических одеждах даже на работу. Да, у них были круглые столы, и сидели они на полу, а не так, как это представлено в этнодеревне. Есть музей, где представлена экспозиция научного содержания, а там просто иллюстрация, чтобы проводить практические занятия. Многие это плохо понимают. Этнодеревня — не музей, и относиться к ней надо соответственно.
поддержать проект
Подпишитесь на «Русскую Планету» в Яндекс.Новостях
Яндекс.Новости
